Уроборос - Страница 70

– О том, что их мать уже выехала в Туримит. – С Дойлена как с гуся вода – ничем не проймешь. – Она сочла неприличным появиться в волостной столице в обществе неодаренных сыновей. Ты себя нашими приличиями особо не ограничиваешь, предпочитаешь обходиться своими.

– Спасибо за комплимент, – съязвила я, ибо больше мне ничего не оставалось делать. – Ты прав, отсутствие Дара у твоих сыновей меня не смущает. Смущает только, что ты привез их сюда, не спросив меня. Или в ваши приличия это тоже не входит?

– Предлагаешь их выгнать? – окрысился Дойлен.

– Предлагаю впредь хотя бы интересоваться моим мнением, прежде чем на него наплевать. Гнать мальчишек не стану, ты прав. Но мне не нравятся твои постоянные попытки мной порулить.

– Что ж, – произнес сосед, – я в тебе не ошибся. Пусть через скандал, но я добился своего. Учту на будущее.

У меня вертелось на языке очень неприличное слово. Но как его скажешь при детях, даже если их папаша таков и есть?

– Мне нужно съездить в Рему, – тем временем продолжал Дойлен. – Фургон, кстати, – это наше совместное приобретение, мы недавно говорили о сборах в дорогу, так я решил немного помочь с выбором. Ты совершенно ничего не понимаешь ни в лошадях, ни в фургонах.

– Мы еще вернемся к этой теме. – В переводе с дипломатического языка на местный это означало: «Не заговаривай мне зубы!» – Пока будь добр, объясни невежественной иномирянке, с какого перепугу твои дети обязаны слушаться постороннюю тетку, пока родители в разъездах?

– Потому что я им велел тебя слушать, – последовал ответ. Вполне логичный – для этого мира и этого общества. – За них я спокоен. Беспокоюсь только, как бы они тебя саму плохому не научили.

С-с-спасибо, дорогой. Мало мне мороки с Ирочкой, да? Решил, что если я умудряюсь хоть как-то на нее влиять, то и его пацаны будут под надежным присмотром? Нет, дорогой мой сосед, ты не затем их привез, манипулятор чертов. Но об этом мы с тобой тоже поговорим. На досуге. Пусть в столицу неблизкий.

Он уехал, пообещав вернуться завтра к обеду, а мне достались его сыновья, снабженные инструкцией «слушаться тетю Стану». Все трое, кстати, поскольку Керен все еще ошивался в доме. Энгит оказался подростком со всеми подростковыми комплексами. «Предки меня не понимают!» – его девиз. Знаем, плавали. Меньший, Инген, единственный, кто хоть немного радовал меня в этом дурдоме. Выяснилось, что мой велосипед и без всяких заклятий производит магическое действие. Отрегулировала седло и руль под его рост, научила ездить, и до самого вечера его невозможно было снять с велосипеда. Мальчишка, что с него взять… Кое-как удалось загнать его за вечернюю кашу и в постель только после твердого обещания, что завтра тоже дам покататься. Когда ребенок наконец заснул, я снова спустилась в трапезную и застала Энгита скучающим над тарелкой с намертво остывшим ужином. Ну да. Я же велела не вставать из-за стола, пока все не съест, а он пообещал отцу слушаться. Парень качал ногой и глядел в потолок с таким видом, будто мир рушится, а он, его спаситель, вынужден ковыряться в тарелке с кашей.

– Нан! – я позвала служанку. – Замени молодому господину тарелку, его порция остыла.

– Не буду я это есть! – вспылил Энгит, прекратив наконец качать ногой. Кстати, терпеть не могу это движение, инфантилизм какой-то, а он вроде уже не мелкий сорванец.

– А что будешь? – Я невозмутимо заняла свое кресло. – Мясо, колбасу, жареного гуся?

– Вообще ничего не буду, – подростковый бунт продолжался. – Не хочу, и все. Так трудно это понять?

– Ясно, – я аккуратно отрезала несколько тонких ломтиков копченой гусятины, положила на хлеб и, закусывая получившимся бутербродом, воздала должное каше. – Все взрослые – козлы. Они меня совсем не понимают. А я уже большой и все сам соображаю без посторонних подсказок. Верно?

– Я не… Что?

Кажется, я сумела его удивить. Надо развить успех, пока не поздно.

– Ничего, – улыбаюсь. – Я угадала, да?

– Вот еще… – пробурчал Энгит. – Вовсе я ничего такого не говорил.

– Но думал.

Ответом мне был вздох и уставленный в стол взгляд. Служанка тем временем сунула «молодому господину» другую тарелку, с горячей кашей.

– Парень, мне тоже когда-то было четырнадцать, – сказала я, облизывая ложку. – И, хотя с тех пор минуло много лет, до сих пор стыдно вспоминать. Я тоже считала себя самой умной и думала, что меня никто не понимает. Ты представить себе не можешь, что я тогда устраивала родителям. Потом подросла, вышла замуж, уехала в другой город. А когда до меня дошло, какой я была дурой, когда собралась поехать к ним и извиниться… Просить прощения стало уже не у кого. Мои родители умерли. Так что цени свое счастье, Энгит: твои родители – живы.

– Матушке вообще-то всегда было все равно… – начал было парень.

– Ты – сын, ты не имеешь права ее судить. Пусть другие судят.

– Вы, например? Воображаю, что вы о ней наговорите.

– А вот переход на личности – грязный прием, парень. Он означает, что тебе больше нечем крыть.

Да, Энгит, тут тебе не Интернет, хоть ты не в курсе, что это такое.

– Я ее не знаю, – продолжала я, не забывая об ужине. – Потому не считаю себя вправе составлять мнение о ее персоне. Это во-первых. Во-вторых, каков бы ни был взрослый, он все равно видел и слышал больше тебя. Если он, конечно, не паралитик, всю жизнь просидевший в четырех стенах. И то, кстати, сомнительное сравнение, ведь даже паралитик может общаться со многими людьми и читать книги. Отца же ты слушаешь, хотя он из тех самых взрослых, которые всегда поучают.